"Есть обратный и еще более противный обычай, по которому некоторые имеют привычку "разговаривать" с Господом в молитве. Они говорят своим естественным голосом, соглашусь, но они говорят с тем выражением, с которым говорят в самых фамильярных и неважных ситуациях. Человеческий голос способен на множество модуляций и вариаций: голос может приспособиться к разным чувствованиям, таким как радость, печаль, желание и т.д. Если человек просит пощадить его жизнь, или если он выражает благодарность царю за полученное отпущение, то по здравому смыслу и общечеловеческому приличию он бы сделал это уместным образом. Если бы кто-нибудь слушал речь такого человека, не владея его языком, то по тону произнесенных слов слушатель все равно понял бы, что человек этот не договаривается о цене товара и не рассказывает сказку. Тем более, когда мы обращаемся к Царю Царей, мысли о его славе и о нашем низком положении перед Ним, и о тех важных вопросах перед Ним должны внушать в нас серьезность и благоговение, и мешать нам обращаться к Нему, как будто Он - такой же как мы! То дерзновение, к которому мы призваны через евангелие, вовсе не побуждает нас к такой дерзкости и фамильярности, которые неуместны даже в обращении c теми, кто выше нас по своему земному положению, несмотря на то, что они суть такие же черви, как и мы".
Джон Ньютон (1725-1807гг), священнослужитель в англиканской церкви, автор гимна "О, благодать, спасен тобой"
"Contrary to this, and still more offensive, is a custom that some have of talking to the Lord in prayer. It is their natural voice indeed, but it is that expression of it which they use upon the most familiar and trivial occasions. The human voice is capable of so many inflections and variations, that it can adapt itself to the different sensations of the mind, as joy, sorrow, fear, desire, etc. If a man was pleading for his life, or expressing his thanks to the king for a pardon, common sense and decency would teach him a suitableness of manner; and anyone who could not understand his language might know by the sound of his words that he was not making a bargain or telling a story. How much more, when we speak to the King of kings, should the consideration of his glory and our own vileness, and of the important concerns we are engaged in before him, impress us with an air of seriousness and reverence, and prevent us from speaking to him as if he was altogether such an one as ourselves! The liberty to which we are called by the gospel does not at all encourage such a pertness and familiarity as would be unbecoming to use towards a fellow-worm, who was a little advanced above us in worldly dignity."