[…]
На твой вопрос, достославный муж, каково мое мнение о взаимной
веротерпимости христиан, я отвечу кратко: я считаю его основным критерием
истинной церкви. Что бы ни говорили одни о древности мест и имен или о блеске
обрядов, другие — о реформации учения, наконец, и те и другие — об
ортодоксальности веры, ибо всякий почитает себя ортодоксом, все это и тому
подобное может быть важным скорее для людей, стремящихся к власти и могуществу,
чем для церкви Христовой. Тот, кто обладает всем этим, но лишен любви, лишен
кротости, лишен доброжелательства ко всем людям вообще, не говоря уже об
исповедующих христианскую веру, тот еще не христианин. «Цари народов
господствуют над ними... А вы не так» (Лук. 22:25—26),— говорит ученикам своим
наш Спаситель. Истинную религию, рожденную не для внешнего великолепия, не ради
господства церкви, не для насилия, наконец, но для правого и благочестивого
устроения жизни, отличает совсем иное.
[…]
А теперь рассмотрим, что такое церковь. Мне представляется, что церковь есть свободное сообщество людей,
добровольно объединяющихся, чтобы сообща почитать Бога так, как это, по их
убеждению, будет ему угодно и принесет им спасение души.
Я повторяю, что это свободное и добровольное сообщество. Никто не рождается
членом какой-нибудь церкви, иначе религия отцов и дедов переходила бы по
наследственному праву вместе с земельной собственностью и каждый был бы обязан
своей верой собственному рождению; ничего абсурднее невозможно даже придумать.
Дело обстоит так. Человек, не связанный от природы ни с какой церковью, ни с
какой, сектой, добровольно присоединяется к тому сообществу, где, как он верит,
нашел истинную религию и обряды, угодные Богу. Надежда на спасение, которую он
там обретает, есть единственная причина вступления в церковь, и она же
определяет, оставаться ли ему в ней. Если же он обнаружит вдруг нечто ошибочное
в учении или что То несообразное в культе, то обязательно должен обладать
правом в любой момент столь же свободно выйти из нее, как свободно в нее
вступил; ибо не может быть никаких нерасторжимых уз, за исключением тех,
которые связывают с твердой надеждой на жизнь вечную. Церковь, таким образом,
создается из добровольно объединившихся с вышеуказанной целью членов.
[…]
Но ты скажешь: правитель может воспользоваться доводами разума и тем
склонить к истине инаковерующих и спасти их. Пусть так, но здесь он ничем не
отличается от остальных людей: если он станет поучать, наставлять, доводами
разума призывать заблудшего на путь истины, он будет делать то, что подобает
всякому порядочному человеку; ведь правитель отнюдь не перестает быть человеком
и христианином. Но одно дело — убеждать, другое — приказывать, первое требует
аргументов, второе — повелений. Из них второе — дело гражданской власти, первое
же — человеческого доброжелательства. Ведь любой смертный имеет право
наставлять, убеждать, уличать в заблуждении, доводами разума привлекать на свою
сторону, правителю же положено повелевать эдиктами и принуждать мечом. Это как
раз то, о чем я говорю,— государственная власть не должна государственным
законом предписывать символы веры, т. е. догматы, или то, как именно следует
чтить Бога. Ведь если вообще не будет наказания, то законы потеряют свою силу,
но наказание совершенно неуместно и никоим образом не годится для убеждения.
Если кто-нибудь ради спасения души хочет принять какую-то догму или обряд, то
необходимо, чтобы он до глубины души верил, что эта догма истинна или что этот
обряд угоден богу и будет принят им; но никакая кара не способна внушить душе
такого рода убеждение: чтобы изменилось убеждение, сложившееся в душе, нужен
свет, а он никогда не может возникнуть из телесных мучений.
[…]
Источник: Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 3.— М.: Мысль, 1988.—
668 с.— (Филос. Наследие. Т.103).- С.91-134.
Комментариев нет:
Отправить комментарий